Центральная проблема всей психологии искусства – зачем вообще нам нужно искусство? Точно так же эта проблема встает по отношению к литературе. Если Ж.-П. Сартр формулировал ключевой вопрос "что такое литература?", то для нас сегодня главный вопрос – "что нам литература?". Особенно остро он встает в связи с общими историческими тенденциями. Данные социологии и статистики говорят: читают сейчас гораздо меньше, чем 20 лет назад, хотя пишут и издают гораздо больше. В этом обнаруживается своеобразный парадокс, проблема, создающая поле напряжения. С одной стороны, статистика неумолима – раньше мы были самой читающей страной, теперь нет. С другой стороны, жить стало интереснее, чем читать. Если раньше возможности содержательного, да и бессодержательного времяпрепровождения были крайне ограничены, делать было нечего, оставалось только книжки читать, то теперь, наоборот, жизнь практически не оставляет досуга подавляющему большинству населения. А у той части населения, у которой досуг есть, жизнь настолько интересна, что литература все больше и больше не выдерживает конкуренции. Возникает проблема выбора, к чему в большей степени обращаться, чему посвятить себя и свое время – реальной жизни, реальному миру или мирам, создаваемым культурой. Другая сторона этого же вопроса – для чего люди используют литературу? Кто читает, что читает, как и с каким отношением и каким эффектом? Как говорили раньше, для утешения или для возвышения? Для эмоций или для личности? Это противопоставление не случайно. Массовая культура, которая в наше время уже преобладает в обществе над иными формами культуры, во всяком случае, количественно, принципиально ориентирована на то, чтобы не оказывать долговременного воздействия на личность. На поверхности взбалтываются эмоции, потом они успокаиваются, и ничего не меняется. Пожалуй, ничто так сильно не тормозит, не сдерживает процессы личностного развития, не консервирует инфантильные, примитивные структуры нашего сознания, как массовая культура. К ней неприменима формула В.Ф. Асмуса "чтение как труд и творчество" – скорее, говорить надо о чтении как отдыхе и упрощении. Если "высокая" литература стремится к развитию понимания и личности в самом широком смысле слова, а массовое чтиво преследует цель доставить сиюминутное удовлетворение, не затрагивая личность в целом, то промежуточное место между ними занимает просто плохая литература, которая, будучи по целям близка к "высокой", по реальному эффекту сближается скорее с массовой, не развивая личность, а тормозя ее развитие. "В прозе, не являющейся искусством, страшно то, что она компрометирует описываемую в ней жизнь и играет роль ограничителя в развитии индивидуума. Такого рода проза предлагает нам конечные вещи там, где искусство предложило бы бесконечные, успокоение вместо стимула, утешение вместо приговора. Короче, она предает человека его метафизическим или социальным врагам, имя которым и в том и в другом случае – легион" (Бродский). Однако предостерегу от однобоко морализаторского взгляда на культуру и массовую культуру. Верно, что культура является инструментом работы над собой, самосовершенствования и духовного развития и относится поэтому к безусловным ценностям. Но было бы нереалистично, негуманно и психологически неграмотно предъявлять к людям требования постоянного безграничного развития, самосовершенствования и работы над собой. Как говорил персонаж Вен. Ерофеева, "я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигу". Поэтому наряду с литературой (настоящей или высокой), которая помогает человеку куда-то двигаться, закономерно возникает еще пласт литературы, который помогает не двигаться. И движение (в измерении личностного развития), и его отсутствие относятся к реальным потребностям людей. Поэтому есть литература и есть литература. Еще в древности про Гомера говорили, что каждому – "и мальчику, и мужу, и старику – он дает то, что каждый в силах взять у него". И здесь возникает еще одна проблема, сконцентрированная в слове "взять". Есть читатели, которые берут у литературы то, что им надо, а есть те, которые ничего активно не берут, а "лопают" все, что дают. Мы привыкли характеризовать читателя как "субъекта деятельности чтения", но читатель вовсе не всегда субъект чтения. Если речь идет о чтении серьезном, когда осуществляется внутренний диалог с произведением, тогда человек действительно субъект чтения. В ситуации же потребления массовой литературы он скорее объект. В диапазоне – от субъекта чтения до объекта воздействия чтива – лежит все поле исследований проблематики чтения литературы и ее воздействия на личность. В этом континууме много разных "литератур". Можно говорить про разные уровни самих произведений. Есть произведения, в которых заложен небольшой потенциал, воздействующие на одном ограниченном уровне, а есть произведения, воздействующие на самых разных уровнях. Можно выстраивать шкалу уровней развития читателей. Есть читатели, которые в состоянии извлечь какой-то эффект лишь из ограниченного круга произведений. А есть читатели, которые подходят с разной меркой к разным произведениям, извлекая из них что-то свое. Но даже самый развитый читатель вполне может в отдельных ситуациях, например, когда устал, довольствоваться пустым детективом. Это не значит, что он не способен на большее, но в данном случае он выбирает его и получает от него то, что он хочет, что он от него ждет. Тем самым мы видим и третью шкалу наряду со шкалой устойчивых индивидуальных характеристик и шкалой самих произведений – это шкала уровней протекания процессов восприятия, взаимодействия с произведением. Хотя интуитивно всем понятно, что есть произведения высокой литературы и есть массовые, однако критерии, которые четко указывали бы, как отделить одни от других, сформулировать очень трудно, может, даже невозможно. С точки зрения конкретных эмпирических исследований целесообразно считать искусством все, что называет себя искусством. Ведь даже если мы имеем дело с заведомо "сертифицированным" высоким искусством, нет никакой гарантии, что в конкретной ситуации восприятия оно будет воздействовать в своих сущностных характеристиках как истинное искусство. "Преступление и наказание" может восприниматься как обыкновенный триллер. Пожалуй, единственный критерий истинного искусства – он приложим не только к литературе, но и к другим видам искусства – в том, что в настоящем искусстве суть произведения, его сердцевина, главное в нем не совпадает с тем, что в нем изображено непосредственно прямым текстом или зрительным рядом. В произведениях массовой культуры все сказано, изложено, написано, показано напрямую. За кадром нет ничего, что надо было бы домысливать, – все на поверхности. Мысль о том, что в разных ситуациях взаимодействия с литературой люди воспринимают очень разное, сама по себе не нова, ее формулировал четко В.Ф. Асмус. В знаменитой статье "Чтение как труд и творчество" он сравнивал читателя с моряком, бросающим лот в море: каждый достигнет той глубины, на которую рассчитан его собственный лот. Л.С. Выготский показал в книге "Педагогическая психология", что восприятие искусства, в частности, чтение, представляет собой определенную работу. Отсюда многое становится понятным, ведь работа – это то, за что не каждый человек готов взяться добровольно. Размышляя в этой логике, литературные произведения можно анализировать под углом зрения того, требуют они от читателя какой-то работы и если да, то какой в качественном и количественном отношении. Основной принцип массовой культуры – не требовать от читателя, от аудитории, от реципиента никакой работы. Иначе будет недостижима популярность. Исследования, которые я провожу последние 15 лет, проливают некоторый свет на это. Первое их направление связано с выявлением индивидуальных особенностей той работы, которую осуществляет (или не осуществляет) читатель, тех процессов, происходящих при взаимодействии читателя с произведением. Это цикл исследований индивидуальных стратегий восприятия искусства с помощью методики свободных описаний. Анализируя их, удалось выделить набор стратегий, через которые люди описывают прочитанные книги. Уместно вспомнить известную фразу В. Шкловского: "Человек живет не тем, что он ест, а тем, что переваривает". А переваривать можно по-разному. Немецкие ученые ввели очень интересное понятие "коммуникат" – это та реконструкция произведения, которая осуществляется в процессе его восприятия. Читая одну и ту же книгу, люди не просто воспринимают разное. Первый этап восприятия любой книги – ее ментальная реконструкция. Я никогда не вступаю во взаимодействие с книгой как таковой. Сначала надо составить себе какой-то образ книги в целом, а потом уже вступать с ним во взаимодействие, и через него она на меня воздействует. Коммуникат – это образ произведения, который как бы восстает из текста в моем сознании, когда я его читаю, это то, как я вижу, понимаю, реконструирую произведение и именно с ним вступаю во взаимодействие, диалог или монолог, выступаю по отношению к нему объектом или субъектом. Понятно, что тот, кто видит в "Преступлении и наказании" триллер, взаимодействует с ним как с триллером и получает от него несколько другое, чем тот, кто видит в нем психологический роман, а тот, кто видит в нем определенную мировоззренческую концепцию, извлекает из него что-то третье. Второе направление исследований – анализ воздействия, того, что происходит с человеком в результате общения с искусством. Здесь главная проблема – как измерять долгосрочный эффект. Все исследования, которые есть, посвящены краткосрочным эффектам. Была интересная экспериментальная работа В.Ф. Петренко и А.Е. Пронина, посвященная трансформации личностных конструктов в сознании читателя после чтения определенного текста. Были исследования по воздействию поэзии, в которых обнаружен эффект, который мы назвали эмоциональной аккомодацией: эмоциональное поле художественного произведения трансформирует эмоциональное поле читателя, что проявляется в очень резком сдвиге и унификации оценок по тесту Люшера. Но все эти зафиксированные эффекты краткосрочны, а долгосрочное воздействие в исследованиях не проверялось, и не совсем понятно, как эти долгосрочные эффекты найти. С поэзией вообще работать сложнее, чем с прозой. Когда мы работаем с художественной прозой, мы можем получить достаточно широкий спектр индивидуальных различий, поскольку большинство людей читает прозу, и мы на выборке обычного размера можем найти все варианты. По отношению к поэзии иначе – есть довольно ограниченная группа любителей поэзии, у которых более или менее развиты механизмы восприятия поэзии, а остальные поэзию просто не читают. Поэтому здесь меньше спектр индивидуальных особенностей, труднее подобрать выборку и меньше то качественное разнообразие данных, которые мы можем получить. И третья, отдельная проблема, которую в каком-то смысле проще исследовать, – проблема "эффекта бестселлера", проблема того, каким образом воздействует и что делает с человеком произведение, когда оно работает не по законам искусства, а по закону чисто эмоционального вовлечения, типичного для массовой культуры. Эта область исследований довольно близко пересекается с психологией рекламы и вообще психологией воздействия. Она уже выходит за пределы поля психологии искусства – только по объекту, по материалу исследования она все еще относится к психологии искусства. Ну а поскольку жесткие критерии искусства сформулировать невозможно, его можно определять только чисто эмпирически, как то, что само себя искусством называет, поэтому это поле тоже очень важно исследовать. Только исследование всего спектра индивидуальных различий позволит нам понять, как возможен переход от более примитивных, низших форм взаимодействия с искусством к высшим, более сложным формам. Дмитрий ЛЕОНТЬЕВ, доктор психологических наук
